Александр Кирияцкий

Не духовной кончине Сергея Сергеевича Аверинцева

Очи Твои — огненный пламень,

Дух Твой взыскует и ревнует;

до ревности нас Возлюбивший,

помяни, о, Владыко жатвы,

огонь, что низвел Ты на землю,

разгорающийся от воздыханий -

свечу, что на ветру не гаснет,

под спудом тяжким не тмится;

(Из СТИХA Сергея Сергеевича Аверинцева Памяти всех "мечевцев" О ЦЕРКВИ ГОНИМОЙ )

Из папской курии летел // поток зари воспоминаний

В закрытый от землян предел, // в храм ностальгических молчаний!

В шесть лет!... Пусть внешний мрак немел, // а гнал дитя в cпaд осознаний,

Что Всякий человек есть ложь // по Псалмопевцу из скрижали.

При значеньи дрожь — // к культу цвета стали

Где уют за грош… // Города молчали

Знаком, пусть чья суть // — хоть рабов забота 1

В путь для чeго-то.

Дa, нынче муть — // жизнь макроидиота,

Так смысл античных ценностей теряли,

Когда сошлись в сраженьи две реали

Древней морали.

Первая книга моя — отраженья, подобья в стихах 2

Мыслeй Аверинцева, нa открытьяx, по зреньям в кругах, 3

Помнившим тьму византийского чуда в его временах,

Тленные вещи участвовать могут в нетленности, 4

Прах — временное всё // в жизни бренности,

С безусловностью // к многомерности,

Уже – но – ещё - не 5// знак в значении…6

…В примирении 7

Ветхих правил метрических с языком в изменении 8

Гривы грозд вы сравните глубокошерстной — с игривою

Шевелюрой чтоб грозди не pиcoвaл никтo гривою 9

Иноверием, совестью, как дурной, так спесивою. 10

Вот и нас Он привёл дивиться тому,

Чем слить Нонну Понаполетанскому

То, что не зреть никак людскому уму

В горожанине как безлюдной скалы, 11

Пастбищ, как пустынь пчелы, 12

Без хвалы соль вне хулы,

Понял Нонн, слова немы,

Коль достигнут света-тьмы. 13

И взял Господь из тела, как тюрьмы,

Eгo, не ждавшегo в мучении

Кончины, сном в самозабвении

Поднятьcя к царствy — в озарении,

На равных чтоб встретиться с Кассией и Сладкопевцем Романом

В Божественном Граде с мирами — Отмеченных Господа Саном,

Где символ с предметом, не связан, как и неразлучен обманом 14

Материи. Буквы живые летят в Рай к праобразным странам. 15

Сброд жалких писак не способен проникнуть в Духовные строки, 16

Аверинцев прошлое дал нам, Руси православной истоки

В рефренax, сюжеты крушившиx, где молят о грешных пророки. 17

Мидаса пускай муравьи кормят зёрнами, пчёлы — слoг мёдом, 18

Едят византийцы лист хартии, чтоб быть восточным народом, 19

Сладчайшее в духе, пусть горько во чреве — таинственным кодом 20

Несло детство в старость — Христом, его Вечным, но Первым приходом. 21

Философ, воспевший христианскую церковь за Святость Марии,

России воздал образ юстинианского храма Софии

С язычеством на аллегориях у Силеньярия Павла, внутри и

Снаружи зажжённого купола, как Фаэтонтом, в ночи и 22

На празднике розы с улыбкой Киприды, хвала Афродите

Строфой Иоанна Грамматика — стих императорской свите! 23

Наследнице римских да греческих муз, а поэтому чтите

Античной культуры наследников в Константинополе граде

Царей, кaк в царе городов всех, с блистательным войском в параде,

В столетьи седьмом, к чуду, дважды спасавшем столицу в осаде

От персов, а после арабов, достойно бессмертной награде, 24

Что нёс академик приемнику русскому в пропасти ныне,

Где греки тринадцать столетий назад от потери святыни

Голгофы и Александрии заснули в духовной пустыне

Того зла — безвременью века, античных обломков кончине.

В борьбе за иконы и против жизнь тоже теряла значенье

С правленья Льва Третьего ты, Феофила смерть, как завершенье

Царей войн и лика Христа за Господне олицетворенье, 25

Звон трубный из стихотворения Кассии, сгинул твой зодчий, 26

Культура, страна да язык твои стали как дом ему отчий,

Поэты о нём воспоют ещё, молчи мой одиннадцатистрочий

Стон, дальше не смей ты идти, нo оставь ключ к вратам многоточий…

—————

ПРИМЕЧАНИЕ (ПОДОБНОЕ ПРИМЕЧАНИЮ моей первой книги «На закате эпохи»)

1-3 четверостишье по образам ессее МОЯ НОСТАЛЬГИЯ СЕРГЕЯ СЕРГЕЕВИЧА АВЕРИНЦЕВА, июнь 1995 года

И все-таки - смотрю сам на себя с удивлением! - все-таки ностальгия. Ностальгия по тому состоянию человека как типа, когда все в человеческом мире что-то значило или, в худшем случае, хотя бы хотело, пыталось, должно было значить; когда возможно было "значительное". Даже ложная значительность, которой, конечно, всегда хватало - "всякий человек есть ложь", как сказал Псалмопевец (115: 2), - по-своему свидетельствовала об императиве значительности, о значительности как задании, без выполнения коего и жизнь - не в жизнь.

4 четверостишье

2 —ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Знак, знамя, знамение стр. 122,

Москва, CODA 1997. Как поясняли компетентные византийские специалисты по теории образа, «образ есть уподобление, знаменующее собою первообраз, но при этом разнствующие с первообразом, ибо не во всём образ подобится первообразу»…

3 — ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Мир как загадка и разгадка, стр. 149,

Москва, CODA 1997. У Нона…, чуть ли ни на каждой странице читатель видит обозначения глаз как «кругов лика» или «кругов зрения» (kukla proswpou, kukla opwthV ).

4 — ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Знак, знамя, знамение стр. 121,

Москва, CODA 1997. При таких условиях небожественный монах может лишь « участвовать» в божественной власти, как, согласно Платоновой концепции metexiV, тленная вещь «участвует» в нетленной идее, может быть только живой иконой и эмблемой власти;…

5 четверостишье

5 — ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Знак, знамя, знамение стр. 124,

Москва, CODA 1997 Промежуток внутренне противоречивого уже-но-ещё-не между тайным преодолением мира и явным концом мира, образовавшийся зазор между «невидимым» и «видимым», между смыслом и фактом — вот идейная предпосылка для репрезентативно-символического представительства христианского автократора как государя «последних времён».

6 —ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ, Знак, знамя, знамение стр. 125,

Москва, CODA 1997 Эстетическое соотнесение христианских тем с имперскими образами или имперских тем с христианскими образами осуществлялось на основе парадоксальной и постольку как бы «антиэстетической» эстетики контраста между знаком и значением знака,…

7 — ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Мир как загадка и разгадка стр. 143,

Москва, CODA 1997 Нон удержал … как основу гекзаметра, но одновременно в новой «двойной бухгалтерии» соотнёс свой гекзаметр с новыми законами языка…

6 четверостишье

8 — ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Мир как загадка и разгадка стр. 143,

Москва, CODA 1997 Лексика Нонна — тоже более или менее традиционная эпическая лексика, но способ Нона пользоваться этой лексикой совсем особый. Поэт в изобилии нагнетает синонимы, однако не для того, чтобы слово , которое между всеми словами попадало в точку. Слово у Нона никогда не попадает в точку; не в этом его задание. Совершенно приравненные друг к другу синонимы выстраиваются как бы по переферии круга, чтобы стоять вокруг «неизрекаемого центра.

9 — ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Мир как загадка и разгадка стр. 143,

Москва, CODA 1997 Положим, Нонну надо назвать девичьи волосы, и он изъясняется так: «блуждающий грозд глубокошёрстной гривы». Это как бы метафора в квадрате: «глубокошёрстная грива» — метафора человеческих волос, но «блуждающий грозд» — метафора «глубокошёрстной гривы». Было бы заблуждением, если бы мы вообразили, будто Нонн хочет внушить нам пластически наглядный образ кудрей, извивы, которых, скажем, похожи на выпуклости виноградин в тяжёлой массе грозда. Установки поэта не таковы. Когда он в других местах называет пловца «влажным пешеходом» или говорит об Августе, взявшим в руки «узду скипетра», он не создаёт наглядность, а скорее умышленно разрушает её. Так и здесь: грозд помянут не потому, что он похож на волосы, а едва ли не потому, что он на них не похож.

10 — ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Мир как загадка и разгадка,

Москва, CODA 1997 Нон Понаполитáнский (V век) — поэт ранней Византии, живший в Египте, инициатор реформы гекзáметра, направленной на примирение традиционной метрики с лексическими и грамматическими правилами языка, которая была усвоена целым рядом эпических поэтов. Автор поэмы о реинкарнации «Деяния Диониса», равной по объёму «Илиáде» и «Одиссéе», вместе взятым. По версии, принятой Ноном, Дионис перевоплощался трижды — как Загрéй, как Дионис и как Иáкх, причём первое воплощение было одновременно перевоплощением Зевса... Всё отражается во всём: прошлое — в будущем, будущее — в прошедшем, то и другое — в настоящем, миф — в истории, история — в мифе... Поэзия Нона — поэзия косвенного обозначения и двоящегося образа, поэзия намёка и загадки... Это уже не древнее, дохристианское язычество. Это язычество — как «иноверие», инобытиё христианской эпохи, её вторая, запретная возможность, её дурная совесть, но одновременно и доказательство её идейных основ от противного стр. 156. Он также автор гекзаметрического переложения Евáнгелия от Иоáнна в стихотворную форму. (стр. 152, 153, 154).

7 и 8 четверостишье

11 (7) и 12 (8) — ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Мир как загадка и разгадка стр. 147, Москва, CODA 1997

…Был в пустыне пчелинопастбищной явлён

Некий гороскиталец, безлюдной скалы горожанин,

Вестник начальный крещенья; а имя ему нарицали —

Дивный народохранитель, святой Иоанн…

Антомазии следуют одна за другой: «гороскиталец», «горожанин безлюдной скалы», «начальный вестник крещенья». Только после загадывания имени следует само имя, как разгадка. Но особенно поразительна одна антомазия: «горожанин безлюдной скалы» (именно «горожанин, astoV,, не «гражданин», polithV,, чем намеренный абсурд резко подчёркнут). В такой системе поэтики анахорета Иоанна Крестителя можно и должно называть «горожанином» не вопреки тому, а именно потому, что его жизнь «на безлюдной скале» предельно непохожа на жизнь «горожанина» в людном городе. Это не ассоциирование по смежности — это ассоциирование по противоположности.

8 четверостишье

13 — ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Мир как загадка и разгадка стр. 146,

Москва, CODA 1997 Только оспаривающие друг друга слова, только противоборствующие друг другу метафоры создают, так сказать, силовое поле, косвенно поражающие в уме читателя нужный смысл или нужный образ. «Свет», который есть «мрак», и «мрак», который есть «свет», — это не просто отвлечённый тезис идеалистической диалектики, но одновременно всей силой гипнотизирующих повторов, тавтологий и прочих эмоциональных раздражителей навязанная воображению невообразимость, внедрённое в психику человека противоречие, которое призвано преобразить психику. Слова должны усиливать друг друга интонационно и вытеснять друг друга содержательно и образно. Для этой цели Псевдо-Дионисию требуется очень, очень много слов. Его словообилие и словоизлияние может показаться курьёзным:…Но всё дело в том, что «сверхзадача» этих слов — вовсе не в выговаривании, но в выразительном замолкании, во внушении читателю чувства выхода за слово…

1 одиннадцатистишье

14 — ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Согласие в несогласии стр. 231,

Москва, CODA 1997 …универсальная форма средневекового мышления и восприятия — символ, не смешивающий предмет и смысл (как это происходило в язычестве) и не разделяющий их(как это намечано в иконоборчестве и завершено в рационализме Нового Времени), но дающий то и другое «неслиянно и нераздельно». Эстетическая неслиянность и нераздельность строфы и рефрена, их противопоставленность и сопряженность — наглядное тому соответствие…

15 — ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Слово и книга стр. 198-199,

Москва, CODA 1997 Через семь столетий после Иезекииля римские солдаты сжигали заживо одного ближневосточного книжника вместе со святыней его жизни — священным свитком. «Его ученики сказали ему: «Что ты видишь?» Он ответил: «Свиток сгорает, но буквы улетают прочь!» литеры сгорающей книги — это живые, нетленные, окрылённые существа, возносящиеся на небо. Конечно, в этом образе выражает себя общечеловеческая идея — книгу можно сжечь, но записанное в книге бессмертно. Однако на сей раз общечеловеческая идея получила отнюдь не общечеловеческую, а весьма специфическую форму: речь идёт не о бессмертии «слова», или «духа», или «разума», но о бессмертии букв. Римский историк Кремуций Корд, вольнолюбивое сочинение которого предали огню при императоре Тиберии, едва ли сказал бы о бессмертии своего труда такими словами; для него неистребимым был дух книги, а не буквы…

16 — ДУХОВНЫЕ СТИХИ Сергея Сергеевича Аверинцева 1998 года

17 — ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Согласие в несогласии стр. 224,

Москва, CODA 1997 Приговор рефрену напрашивается тем настоятельнее, что сплошь да рядом он задаёт вторую загадку: вместо того, чтобы согласовываться с настроением текста, резюмировать это настроение, он несёт в себе иное настроение, не согласующееся, но напротив, контрастирующее с эмоциональной окраской слов… Стр. 226-227: Второй случай — кондак (Романа Сладкопевца) о предательстве Иуды. В нём происходит то же самое, хотя и на другой лад. Тон поэмы суров и грозен; её тема — чернейший и окаянный грех, перед лицом которого только и остаётся, что проклинать и взывать к суду:

Не содрогнётся ли слышащий,

Не ужаснётся ли видящий

Иисуса на погибель лобызаема,

Христа на поруганье предаваема,

Бога на терзанье увлекаема?

Как земли снесли дерзновение,

Как воды стерпели преступление,

Как море гнев сдержало,

Как небо на землю не пало,

Как мира строение устояло,

Видя преданного и проданного,

И погубленного Господа крепкого?

Но рефрен обращается не к карающей справедливости Бога, а к его прощающему милосердию, которое объемлет всё и приемлет всё и всех без изъятия.

IlewV, ilewV, ilewV,

genou hmin, v pantwn anecomenoV

kai pantaV ekdecomenoV.

[úлеос, úлеос, úлеос

гхену имúн о пáнтон анэхóменос

кэ пáнтас экдзехóменос. ]

Милостив,милостив, милостив

Буди нам, о всё Объемлющий

И всех Приемлющий

(Перед визитом в Израильское посольствo для вынужденной эмиграции, из-за инфарктов моей мамы, мне, как и всем нужно былo обязательно отречься от Христа. Tогда, в 1999 году я сравнил себя с Иудой, я поставил этот рефрен с другими словами, обращённый к собственному предательству; я этот эпиграф поставил к собственному стихотворению o предателяx Византии и России, к стихотворению с названием всей моей книги — «На закате эпохи» http://www.rinascita.h1.ru/NZ8C.HTM, я никогда не был гражданином России, как Нонн никогда не считался ни римлянином, ни греком, хотя называл себя ромеем, т. е. византийцем. Та же идея, только выраженная более конкретно прослеживается в другом моём стихотворении «Правил в граде на Босфоре // Византийский, свой Траян» без насвания, этот стих http://rinascita.pochta.ru/NZ19B.HTM должен был соответствовать 117 страницe ПОЭТИКИ РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Знак, знамя, знамение, где эпиграф из шестой песни Рая Данте, мной переведён в виде отражающейся еврейской моей самозащиты и её русской, византийской и романской противоположности.)

стр. 228…Отметим далеко не простое соотношение между строфами и рефреном: проклиная Искариота в основном тексте, автор отнюдь не молится за него в рефрене, что было бы немыслимо, — но, молясь за себя или, что же, за всех предстоящих во храме («милостив буди нам»), он воспринимает Иудин грех как свой собственный, не отделяя себя от евангельского предателя в его виновности и ощущая разверзающуюся перед Иудой адскую бездну как заслуженную угрозу для самого себя…

18 — ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Слово и книга стр. 207,

Москва, CODA 1997. Греки рассказывали совсем иные легенды о любимцев богов: будущему царю Мидасу в его младенческом сне муравьи носили в рот пшеничные зёрна, будущему поэту Пиндару при таких же обстоятельствах пчёлы наполнили рот мёдом. Для Мидаса это было посвящение в мистерию власти и богатства, для Пиндара — посвящение в таинства «медоточивого» поэтического слова. Перед нами символика, которая не только очень прозрачна, но и очень естественна. Вкушать пшеничные зёрна или тем паче мёд совершенно естественно — столь же естественно, сколь неестественно вкушать исписанный свиток…

19 — ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Слово и книга стр. 213-214,

Москва, CODA 1997. …жития Романа Сладкопевца рассказывают, что этот прославленный «песнописец», т. е. поэт и композитор, при том сам «воспевавший» свои произведения, первоначально был не способен ни к пению, ни к сочинительству. Он был afonoV («безголосый») и dusfonoV («Дурноголосый»); лишь в результате чуда он стал eufonoV («сладкоголосый»)… Чудо свершилось, как повествуют агиографы, следующим образом: после долгих молитв и слёз « в одну из ночей ему в сонном видении явилась Богородица, и подарила хартию, и сказала: «Возьми хартию сию, и съешь её»». Как видим, повеление, получаемое Романом, тождественно повелениям, описанным у Иезекииля и в Апокалипсисе. «И вот святой, — продолжает агиограф, — решился растворить уста свои и выпить (!) хартию. Был же то праздник пресвятого Рождества Христова; и тот час, пробудясь от сна, изумился он и восславил Бога. Взойдя затем на амвон, он начал воспевать песнь: «Дева днесь пресущественного рождает»…

20 — ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Слово и книга стр. 213,

Москва, CODA 1997. Метафорика инициации, известная по Иезикиилю, находит своё место в том же Апокалипсисе: «И взял я книжицу из руки Ангела, и съел её; и она в устах моих была сладка, как мёд; когда же я съел её, то горько стало во чреве моём»…

21 — ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Согласие в несогласии стр. 230,

Москва, CODA 1997. … «чадо младое предвечный Бог» — (рефрен) обращённый к новорожденному Христу припев из кондака на Рождество. Мир как школа стр. 183 Культ «младенчества» и «старчества», «старчества в младенчестве» и «младенчества в старости» определяет не только темы ранневизантийской литературы, не только её мотивы и топику; он оказывает определённое воздействие на её эстетический строй и словесную ткань…

2 одиннадцатистишье

22 — ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Вступление стр. 29,

Москва, CODA 1997 Всему было отведено своё место: христианским авторитетам — жизнь церкви, книжному язычеству — мирок школы и словесности. Недаром Юстиниан поручил воспеть только что построенный храм св. Софии отнюдь не одному из церковных «песнописцев» и «сладкопевцев» вроде Романа или Анастасия, не клирику и не монаху, но придворному сановнику и автору эротических эпиграмм Павлу Силентьярию, начавшему едва ли не самую выигрышную часть своей поэмы в гекзаметрах — описание ночной иллюминации купола — мифологическим образом Фаэтонта, сына Гелиоса — Солнца.

Всё здесь дышит красой, всему подивится немало

Око твоё; но поведать, каким светозарным сияньем

Храм в ночи освещён, и слово бессильно. Ты молвишь:

Некий ночной Фаэтонт сей блеск излил на святыню.

23 — ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Вступление стр. 28-29,

Москва, CODA 1997 Тот самый Юстиниан I, который закрыл в 529 г. Языческую афинскую Академию и провёл ряд репрессий против язычников, всё ещё встречавшихся среди высшей администрации, в поэзии поощрял язык образов и метафор, который не имеет ничего общего с христианством. Придворные эпиграммисты этого богословствующего императора изощряли дарование и оттачивали стиль на темах, казалось бы, в лучшем случае несвоевременных: «Приношение Афродите», «Приношение Дионису», буколические похвалы козлоногому Пану и нимфам; когда же они берутся за христианскую тему, то чаще всего превращают её в красивую игру ума. В то время, когда церковные и светские власти прилагали все усилия, чтобы вытравить из народного обихода привычку к языческим праздникам, Иоанн Грамматик воспевал на потребу учёного читателя один из таких праздников — праздник розы, посвящённый Афродине:

Дайте мне цветок Киферы,

Пчёлы, мудрые певуньи;

Я восславлю песней розу:

Улыбнись же мне, Киприда!...

24 — ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Вступление стр. 14,

Москва, CODA 1997 Когда мы пытаемся представить себе Византию V-VI вв., мы обязаны помнить, что в 30-e годы VII века этой державе предстоит с устрашающей стремительностью сократиться вдвое (это произойдёт однажды и ранее, 10-е годы того же века; только у Персии, ещё менее устойчивой, чем Византия, удастся вскоре отобрать земли назад, у арабов — нет); что в 626 г. перед Константинополем будут стоять славяне, персы и авары, в 674 г. — арабы, и в обоих случаях столица будет спасена почти чудом…

3 одиннадцатистишье

25 — ПОЭТИКА РАНЕННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРГЕЯ АВЕРИНЦЕВА, Знак, знамя, знамение стр. 125,

Москва, CODA 1997 Имперская идеология и христианская идеология были сцеплены этим звеном в единую систему обязательного мировоззрения; а между тем дело шло, как-никак, о двух различных идеологиях с различным генезисом и различным содержанием, вовсе не утерявших своего различия даже на византийском востоке, не говоря уже о латинском западе. Они не могли «притереться» друг к другу без серьёзных и продолжительных трений. Официозное арианство в IV., официозное монофелитство в VII в., официозное иконоборчество в VIII-IX вв. — это ряд последовательных попыток преодолеть идею церкви во имя идеи империи; современная каждому из этих явлений оппозиция Афанасия Аклександрийского, Максима Исповедника, Феодора Студита — ряд столь же последовательных попыток подчинить идею империи церкви…Даже император Востока вёл спор с иконой за право быть единственным «прообразом» присутствия Христа — и тоже проиграл спор. Тяжба шла за право держателя символаю Но и примирение имперской идеи с христианской идеей, их «симфония», их сопряжение в единую систему правоверия могло происходить всякий раз только при медитации платонически окрашенного символизма.

26 — КУЛЬТУРА ВИЗАНТИИ VII-XIII ВВ. СЕРГЕЙ АВЕРИНЦЕВ: Литература VIII-IX вв.

В людских душах её мысли и чувства ассоциируются с загадочной, античной поэтессой, Сапфó. Но образованность и подход к жизни ставят Кассию намного выше лесбосской дикарки. Хотя незримая общность обеих — единый поток греческой, музыкально-поэтической лирики, льющейся из души в другие души. Эта глубина Кассии наиболее ярко выражена в заступничествах перед Богом за падшую, но прозревшую блудницу, а также в «Каноне не для усопших» («Kanòn anapafsìmos is kìmasin») из девяти од, чувствуется волнение поэтессы за тех, кто должен предстать перед Богом на страшном суде в апокалипсисе. Она просила Всевышнего, как человек, помиловать их, рисуя краткими и сильными строками величие Бога, высоту и несоизмеримости ни с чем силы Владыки, Суд под трубный звон, что явится с её строк к читателям. В ярких страстных стихотворных формах ею описывается паства из всех зверей перед Гóсподом в часы страшного суда, где в стихах византийской поэтессы высота гуманизма и всечеловеческая терпимость. При всём при этом она презирает и ненавидит человеческие повседневные недостатки, что выражает в слове «Mìso»— «Ненавижу»