В палатке полутьма и духота. Надо бы выйти. Чижик хандрила. Она, лёжа, смотрелась в маленькое зеркальце. Нос лупится. Веснушки. В общем урод. Однако она отлично знала, что прехорошенькая и мальчикам нравится. Но не всем. Ему во всяком случае нет. Душно надо бы выйти. В лагере уже, наверно, оживление. Скоро линейка, а потом ужин и танцы. Хорошие здесь танцы. Особенно когда луна. Воздух такой дивный. Такой пахучий. И арчёй пахнет и мятой, и ромашкой, и ещё чем-то таинственным, горьким. Хорошие здесь танцы. И ребята хорошие. Недаром она так стремилась сюда в альплагерь. Здесь всё необычно. Самое главное, конечно, горы. О, эти горы! Она их видела впервые.
Какие же они красивые и огромные. Они всегда разные. Они, как люди, то весёлые, симпатичные, то хмурые, недовольные.
А когда всходит луна, они вдруг начинают искриться и делаются волшебными, и река между ними начинает искрится и становится волшебной. К реке страшно подойти одной ночью. Но вдвоём, втроём наверно хорошо.
Хватит хандрить! Чижик отбросила зеркальце и вскочила.
Девчонки все уже были снаружи. Она откинула полог палатки и вышла, и сразу же поёжилась. Уже холодно. Здесь всегда, как только сядет солнце, уже холодно. Она вернулась, взяла кофточку и вышла:
— О! Чижик, вышла! Спала?
Она кивнула.
Как хорошо! Она ещё не устала удивляться. Тёмные арчёвины окружали лагерь и резко выделялись на потемневшем сиреневом небе. Палатки белым хороводом окружали поляну, прильнув кое-где к старой арчёвине, из любопытства вылезшей на середину.
Альпинисты занимались кто чем. Она поискала глазами. Вон он. Стоит. Вот это парень! Высокий, стройный, прямо герой кинофильма. Здесь много красивых. Но он лучше всех. Всё у него красивее, и волосы и глаза, и походка, и говорит он особенно, не так, как все.
— Чижик-пыжик, где ты был?
— Чижик, иди к нам.
Ну, конечно, все сразу заметили, что она вышла, а он даже и не смотрит. Она решила пройти мимо, но он вдруг повернул к ней лицо.
— Ну, Чижик, танцуем сегодня?
Чижик даже задохнулась. Она даже ответить не сумела, а только кивнула. Вот оно, счастье! Но где же набраться терпения, чтобы дождаться этих танцев.
Но ночь пришла, и вот…
Чижик смотрит ему в лицо, стараясь прочесть в его глазах те же восторг и томление, что делали её легче птицы, а сердце заставляло шириться и биться. Его удивительное лицо, бледное в этом свете луны было так близко, что она могла дотронуться до него губами.
Старинное танго завладело телом его и её. Тихий шелест от переступающих ног не мешал. Пахло ночью, сказками и смолой. Единственная электрическая лампочка казалась явно лишней. Пластинка кончалась. Короткие объятия распались, и счастье медленно ушло из неё, оставив пустое жалкое сердце.
Но нет, ещё нет.
Его лицо снова рядом. И снова танго. Хочется закрыть глаза и жалко. Как не смотреть в эту ночь на это лицо. Оно так красиво. Красиво всё — и нос, и лоб, и глаза, и блеснувшие голубой искрой зубы в улыбке!
Снова ширится сердце, мешая дышать.
Чижик всё таки закрыла глаза, и волны голубого смолистого танго накрыли её с головой.
— Чижик! Что с тобой, ты спишь?
Чижик вздрогнула и удивилась.
— Конечно нет. Так хорошо!
— Да, ничего. Только пластинки — старьё. Если бы ты послушала мои записи. Вот это да!
Да, верно, ведь он здесь уже вторую смену. А пластинки всё те же. Могут надоесть! А для неё всё новое — и танцы под луной, и непрерывный шум реки внизу, и жизнь в палатках, и альпинисты — весёлый, красивый, необычный народ.
— А ну, где здесь Чижик?
Перед ней Павел — дежурный по лагерю.
— Иди-ка, Чижик, на кухню, ты ведь сегодня дежурная по кухне? Там ребята вернулись с восхождения. Надо накормить.
— Сейчас?
— Ты что не знаешь песенки? «Коль не накормишь альпиниста он ни туды и не сюды».
Белая тропинка, белые камни. Тёмная стена леса придвинулась, а горы, такие добрые днём, вдруг стали чужими и страшными.
Бежит Чижик по белой тропинке мимо белых камней и обида тяжелее ночи. Но так нужно. Ведь ребята устали. Интересно, какие они. Ещё не знает их Чижик. Они ушли в горы, когда её здесь ещё не было, в то время, когда менялась смена. Вчера они её не знали, а сегодня она будет их кормить.
Вбежала Чижик в столовую и остановилась. Их четверо, но боже! Какие они страшные! Небритые, чёрные!
— Так вот кто нас будет кормить! А ну поскорее, а то мы такие голодные, что быка съедим, не то, что Чижика!
«Странно, откуда они уже знают, что я Чижик?»
Чижик подошла к окошку, а дядя Ваня уже подаёт поднос с тарелками — борщ.
Чижик осторожно понесла поднос, боясь разлить, боясь поднять глаза почему-то.
Ух как они набросились на борщ.
Чижик подняла, наконец глаза и вздрогнула. На неё смотрели в упор с не скрываемым восхищением. Ей стало неприятно. Она отвела глаза, и не зная, что делать, пошла снова к окошку. Смотревший окликнул:
— Чижик, давайте всё-таки познакомимся.
Он улыбнулся, отодвинув стул, встал и протянул ей руку:
— Миша. Врач альплагеря и альпинист второго разряда.
Чижик смутилась, протянула свою руку и сказала:
— Женя.
Остальные вдруг захохотали:
— Вот так Чижик! Разве чижики говорят басом?
— А почему всё таки Чижик?
— А Миша-то влюбился с первого взгляда!
Она растерялась, хотела бросить всё и убежать, но они не пустили её, а представились всё по очереди, белозубо улыбаясь чёрными губами:
— Пётр Славкин.
— Виктор Аисов.
— Хрясть.
— Что?
— Хрясть?
— Почему Хрясть?
— А почему Чижик?
Все заговорили дружно и она тоже.
— Хрясть потому, что у него такая поговорка, чуть что: «а он, хрясть, и упал», или «а я, хрясть, и в дамки». Однако борщ исчез. Чижик принесла кашу и котлеты. Всё было горячим. Молодец дядя Ваня!
Миша почти ничего не ел. Он опять смотрел. Чижик снова чувствовала неловкость и… раздражение. В конце–концов, если она даже понравилась ему, в этом нет ничего удивительного, но с таким лицом изображать из себя Ромео просто смешно, особенно когда кругом столько красивых ребят. Она украдкой оглядела его внимательнее. Действительно, до чего некрасив. Глаза выпуклые и почти бесцветные, воспалённые красные веки с коротенькими белыми ресницами. Белые брови и толстый, распухший, потрескавшийся рот. А он смотрел и всё.
— А Миша-то и про ангину забыл!
Пётр вытащил из нагрудного кармана сигареты и протянул пачку остальным. Все закурили, а Чижик сморщилась и пошла за компотом. Мало того, что некрасив, так ещё и хлюпик! Альпинист и вдруг — ангина. Смешно!
Но ангина всё таки давала о себе знать. Эта девочка, говорящая басом, просто на время отвлекла его, но тяжесть в затылке делалась невыносимой, страшно хотелось лечь и вытянуться. Руки дрожали. От сигаретного дыма першило в горле, но не делалось легче. Чижик принесла компот.
Интересная девочка, похожа на мальчишку лет пятнадцати. Интересно, сколько же ей на самом деле? Семнадцать - восемнадцать? Не более! Чего это он действительно уставился. Она, явно, смущена и недовольна. Но ему хотелось ещё и ещё раз взглянуть на неё. В общем ничего особенного. Курносенькая, круглые веснушки, стриженый затылок с лямкой в середине. Ей больше подходит Гаврош, а не Чижик.
— Ну спасибо, Чижик, накормила-напоила, только спать не уложила. Ребята устало поднялись. Чижик, собирая тарелки, глядела в след раскачивающимся спинам и снова с раздражением подумала:
— Ну, хлюпик.
-----------------
Миша проснулся задолго до подъёма. Горло болело, трудно было проглотить даже слюну. В конце – концов он может не выйти на линейку.
В палатке было уже светло. Внизу привычно шумела река, в открытый полог палатки виднелось небо. Но всё-таки надо выйти на линейку, хотя бы для того, чтобы ещё раз взглянуть на эту мордочку с веснушками и восторженными детскими глазами. Она, видно, впервые в альплагере. Сейчас ей всё кажется необыкновенным. Когда он впервые попал в горы, они больше всего поразили его своей немыслимой величиной. Что он рядом с ними? Муравей. И всё-таки он взойдёт на вершину самой большой из них, и будет выше их всех, и все они будут у его ног! Смешным он был пацаном!
-----------------
В каждой жилочке билась гордость. Лицо горело. Чижик задрала голову и смотрела на вершину скалы. Какая она высокая! А она, она, Женя, мамин Чижик, только что спустилась по верёвке с этой, вот, скалы. Ого какая она оказывается храбрая.
— Ну как, Чижик?
Чижик повернула голову. Рядом сидел он. Белая майка потемнела, лицо его уже не бледное, как вчера вечером, а красное от загара, блестело каплями пота.
— Славик, а Вы боялись, когда первый раз вот так, вот, спустились?
Он засмеялся и ничего не ответил. Она с благоговением любовалась его сильными плечами, смуглой шеей и с ужасом думала: «А вдруг он догадался, что я в него влюбилась?» Правда она сама ещё не знала, влюбилась или нет, но во всяком случае, что красивее него нет во всём лагере, она знала твёрдо. Он вдруг поймал её взгляд и подмигнул:
— Ну как, Чижик, будем сегодня танцевать под луной, или найдём занятие более интересное. Чем протирание подошв под радиолу?
Она растерялась.
— Какое занятие?
— Ну к примеру будем картошку чистить! А может быть ещё что-нибудь придумаем. А?
Он снова подмигнул, и, спрыгнув вниз к реке, пошёл к своей группе.
-----------------
Спать больше не хотелось. Вот интересно. Что это с ней случилось? Это впервые с ней такое дело, чтобы самой проснуться до подъёма. Ей очень нравился здесь подъём. За пять минут до подъёма ставили какую-нибудь хорошую пластинку, и так приятно проснуться от музыки. И ещё, лёжа с закрытыми глазами слушать. А потом раздавался гонг. Тогда надо вскочить и быстро-быстро, как есть, выскакивать из палатки — на зарядку. Сразу делалось так холодно, и кожа покрывалась пупырышками.
Ну а после зарядки так здорово, даже жарко, холодный воздух только бодрит. Потом и в речке мыться нестрашно.
Чижик уютно пристроилась на подушке, но вдруг почувствовала, что спать больше уже просто нет сил. Она села в постели и оглядела палатку. Странная вещь. Палатка пуста. Выходит она одна спит. А где же остальные?
Чижик спустила ноги на пол, нащупала туфли и встала. В палатке было необычно жарко. Второпях, она натянула тирольки, и откинула полог палатки и… зажмурилась. Яркий солнечный свет заливал лагерь. Резко пахло мятой и разогретой хвоей. Синей горячей эмалью плавилось небо. Но лагерь был пуст. Единственным звуком, который только подчёркивал непонятную тишину лагеря был неистовый концерт кузнецов.
Чижик в недоумении бросилась в соседнюю палатку — никого. В другую, третью, четвёртую. Никого.
В ужасе влетела в последнюю. Вот они! И Верунька, и Лидочка, и Любка, и Лиля — её соседка по палатке. Одни девушки. В основном новички, как и она, но несколько и разрядниц. Странный вид. Испуганные глаза.
— Что случилось?
Все лица разом повернулись к ней.
— Ты ещё ничего не знаешь?
— Да говорите же, что случилось?
— А мы сами ещё ничего не знаем. В три часа ночи в лагере зажёгся свет. Только некоторые слышали в лагере какой-то шум. Остальные ничего не видели и не слышали. А утром подъёма не было, и все спали сколько хотели, а когда встали, увидели, что все куда-то подевались. А потом все, кто остались собрались здесь. И вот теперь ждут.
— А чего ждут?
— Ну чего-нибудь.
Неожиданно раздался металлический звук.
— Что это?
Не сразу поняли — гонг! Ну, конечно, остался же кто-нибудь из начальства в лагере. Одна за другой выбегали из палатки и бежали к линейке. На линейке стояла начальник учебной части лагеря. Лицо напряжённое.
— Я собрала Вас затем, чтобы рассказать, что случилось сегодня ночью. Отряд разрядников, вышедший вчера на штурм вершины Улитор, попал под камнепад. Четверо пострадавших. Что с ними, пока неизвестно. Все мужчины и часть девушек разрядниц вышли на спасательные работы. С ними наш врач для оказания первой помощи на месте. К вечеру все должны быть здесь. Сообщил об этом Ефимов, спустившийся оттуда в три часа ночи. Наша задача прежде всего: убрать территорию лагеря и помочь повару в приготовлении обеда и ужина. Ясно? А теперь: разойдись!
— Какой ужас!
— Но может быть ничего серьёзного, ушиблись и всё.
— Ну конечно! Тогда не стали бы поднимать весь лагерь!
— Ну да! Если даже просто сильно ушиблись, то они всё равно сами не смогут спуститься.
— А если что-нибудь серьёзное?
— А как же их будут спускать с вершины? Ведь им будет страшно больно от любого сотрясения.
— Девочки, когда у меня был перелом, я потеряла сознание. А вдруг они без сознания?
— Принесут, увидим!
Чижик слушала и молчала. Значит так бывает, бывает в жизни, а ни в кино, не в книге. А страшно. Может это такая игра! Ну, конечно, это учебная тревога. Надо же уметь провести спасательные работы, когда на самом деле случится что-нибудь!
Ну конечно, это так и есть! Сейчас нужно поскорее убрать в палатках и ждать. Ребята придут уставшие-уставшие. Ведь вершина страшно далеко. К ней только подход целый день займёт, и тут же обратно, и потом они для вида должны кого-нибудь нести. А вдруг не для вида? И врач пошёл. Врач пошёл? Миша? Но ведь он же болен?! И очень сильно, у него высокая температура, и он только позавчера вернулся с восхождения. Ведь, если бы это была учебная тревога, разве бы он пошёл больной? Значит всё таки не игра?!
-----------------
Вылезла луна, захотела послушать музыку, а музыки не было. Только всякая мошкара пляшет вокруг электрической лампочки. Невесёлый танец. А их всё не было. Многие не выдержали, пошли навстречу. Это разрядницы. А новички, вроде Чижика забрались повыше, чтобы быстрее увидеть. Да только нечего было видеть, не шли ребята. Сколько же часов они идут? Много!
-----------------
А какая темнота перед Мишей! Не успели во - время. Скорее бы луна вышла. Фонарики только мешают. Тот, кто держит его, ещё видит что-то, а сзади него и вовсе ничего не видно…
А с ребятами плохо. Трое ребят с переломами, а у Минайченко череп разбит, изрядная травма и, кажется, бедро сломано. Только бы самому не свалиться. Не во–время эта ангина. А молодцы ребята, честное слово! Почти с вершины сняли, и ни звука. А ведь боль, наверно, такая… Только морщатся бедняги. Как бы у Минайченко шока не было. Если шок — это конец. Придём, сразу на стол. Какой там стол. Разве что в красном уголке. Там и света побольше. Вот тебе дорогой товарищ Миша, и твоя первая операция. А сумеешь ли ещё. Череп — дело тонкое, По голове, наверно осколком камня попало, а в таких условиях… Ну остальным на переломы он пока шины наложил, в лагере посмотрит внимательнее. Только бы не свалиться! Температура, подлая, видно опять поднялась. Да и почти сутки ведь без отдыха. Собственно держится он уже на нервах только. В обычных условиях давно бы скис. А скисать нельзя — тогда хана ребятам. Догадались бы в лагерь послать кого-нибудь вниз, вызвали бы скорую помощь, хотя бы к нижней чайхане. Туда бы уж из лагеря недалеко. Да уж наверно догадались.
— Ммм.
— Что с ним?
— Об камень носилками.
— Осторожно! Иногда какой-нибудь паршивенький нарывчик заденешь… Вот, чем не герой? Да и вообще все молодцы. Тащат, как лошади. Есть тут штук пять отлынивающих, да не эти погоду делают. Когда думаешь о чём-то вроде бы легче. Уж этому Минайченко наверняка не легче, а терпит, ещё улыбается, обормот! Интересно, как там Чижик. Напугалась, наверно. Почему она Чижик? Видно мама в детстве назвала и пошло. Смешная, как она на него смотрит. Вот, думает, чудище какое. Ей, кажется, Славка нравится. Ничего парень. А жаль в общем-то. Миша посмотрел на часы. Вроде его очередь носилки нести. Пошёл быстрее. Носилки чёрными пятнами маячат. Одни за другими.
— Значит, что, Миша, иди ты…
— Ладно, ребята, я что, я уже три часа отдыхаю.
— А что плохо тебе? Скажи спасибо, что мы такие добрые и мотай отсюда. Тебе ещё в лагере найдётся работа.
«По совести говоря я не смог бы нести, спасибо ребятам. Скорей бы лагерь.»
-----------------
— Идут!
— И верно, идут!
Далеко, где-то внизу, в темноте стали появляться маленькие огоньки — один, два, три, и вдруг ни одного. Потом опять — один, два — уже ближе петляет тропа. Всё ближе и ближе появляются огоньки. И вот первые уже здесь. Несут одни носилки — четверо. Чижик пытается понять кто там, но понять невозможно, они чем-то накрыты. Проплыли мимо Чижика к красному уголку одни, вторые, на третьих Шацкий. Он сидел. Увидел Чижика, улыбнулся и подмигнул.
— Что Чижик, испугалась?
Побежала куда-то Лида. Все задвигались, зашумели, окружили носилки. Кто-то в красном уголке уже двигал столы, требовалось больше света. Носилки поставили почти у самого входа в палатку красного уголка, и, как по команде, все, кто пришёл, сели прямо тут же на траву. Кое-кто лёг, вытянувшись на спине.
— У кого есть закурить?
Некоторые стали похлопывать себя по карманам. Но видно ни у кого ничего. Кто-то встал и пошёл, тяжело ступая коваными ботинками, к себе в палатку. Вышел с пачкой сигарет, на ходу прикуривая. Закурил. Сигарета золотым огоньком закачалась в темноте. Пачка пошла по кругу. И вскоре множество золотых огоньков повисло в темноте.
Девчонки бросились к носилкам. Чижик подходила со страхом, ожидая увидеть перекошенные от боли, серые лица. И вдруг от носилок послышался смех. Чижик содрогнулась в недоумении. Подошла ближе. Присела.
— Минайченко?
— А, Чижик! Ну как твои дела! Нашла средство от веснушек?
— Вам больно?
— Мне? Ну что ты! Наклонись ко мне, я тебе по секрету что-то скажу.
Чижик осторожно наклонилась к его лицу и подставила ухо. В тот же миг горячие губы коснулись щеки. Чижик подскочила, как ужаленная!
— Ах Вы!
Минайченко улыбался и блестел глазами.
— Ну как, понравился мой секрет.
Чижик не выдержала и рассмеялась.
— Не верь ему, Чижик. Он заливает.
С соседних носилок весь забинтованный смотрел Горелов, и тоже улыбался.
Чижик не понимала, что происходит. Может всё-таки это игра. Вокруг девчонки с испуганными глазами и вымученными улыбками. Подходили всё новые, окружив носилки плотным кольцом.
— Ей богу стоит поломать себе пару рёбрышек! Такое внимание со стороны женского пола!
Лидка бегала туда-сюда, то в палатку, то из неё, носила туда какие-то блестящие предметы, каждый раз с важным видом изрекая что-нибудь вроде: «Мальчишки, не унывайте, мы с вами ещё не только Улитор, ещё на «Победу» пойдём», и откидывая полог палатки, заставляла всех жмуриться от яркого света.
Минайченко уже о чём-то шептался с Верунькой и тихо смеялся. Вера делала большие глаза и была страшно серьёзной. Шацкий сидел. Он уверял, что совершенно здоров, и мог бы спокойно дойти сам, и только из уважения к ребятам позволил себя принести.
Соколов, его кажется зовут Володей, повернул к Чижику лицо, мечтательно-спокойное, и попросил:
— Чижик, будь птичкой. Слетай к ребятам за сигареткой.
Ребята уже услышали. Один из них встал и жадно затянувшись в последний раз, оторвав кончик, сунул свою сигарету в губы Соколову. Тот затянулся и, щурясь от дыма, кивнул головой, дескать спасибо. Обе руки его в шинах.
Вдруг полог палатки снова откинулся и в нём силуэтом появился Миша.
Он стоял против яркого света и лица его не было видно.
— А ну, девушки, есть среди Вас медсёстры или студенты медицинского.
— Есть.
Маленькая и полная девушка уверенно вышла вперёд:
— Я студентка 3-го курса.
— Замечательно. Больше никого. Мало. Кто не боится крови и хочет помочь?
— Я.
— И я.
— И я, — Чижик тоже сказала: «И я».
Она боялась крови, но ей хотелось помочь. Миша повернул к ней невидимое лицо и сказал:
— И ты не боишься крови? Отлично! Тогда найди острые ножницы, побольше одеколона и неси сюда.
Чижик с бьющимся сердцем бросилась по ногам разлёгшихся на траве альпинистов. Влетела в свою палатку, схватила с тумбочки одеколон, ножниц у неё не было, но кажется ножницы есть в коробке у Лили.
Страшно торопясь, нашла коробку и вывалила всё содержимое на кровать. Ножницы, звякнув, упали с кровати. Она подхватила их, и задыхаясь от подъёма, побежала к палатке красного уголка.
Теперь ей тоже хотелось сказать что-нибудь подобающее ребятам. Но было некогда, и она жмурясь, влетелла в палатку. Сначала она не узнала Мишу. Он стоял в белом халате, с марлевой повязкой на лице и поднятыми перед лицом руками с растопыренными пальцами в жёлтых медицинских перчатках.., — как в кино.
Маленькая девушка тоже была в белом халате до пят и тоже с растопыренными руками без перчаток, но с повязкой на лице. По спине Чижика покатился холодок и стало немного жутко.
— Ну, Чижик, живо мой руки, оботри их одеколоном и суши. Будешь подавать всё, что я попрошу. Чижик беспомощно оглянулась, где мыть руки? Тут появилась Лидка и полила ей из банки прямо на зелёный пол.
По середине палатки поставлили два стола, накрытые клеёнкой и сверху простынёй.
— Ну пусть несут Менайченко, — сказал Миша, и Лидка исчезла за пологом.
Через некоторое время в палатку втиснулись широкие плечи Иванова. Он шёл пятясь, неся носилки за две передние ручки. На носилках лежал Минайченко, прикрыв глаза левой рукой. Вторым нёс носилки Славик. Чижик вдруг смутилась, она и забыла о нём, как же так? Она захотела улыбнуться ему, но раздумала. Он не заметил её. Они вдвоём с Ивановым поставили носилки на пол и, подсунув руки под плечи и под ноги Минайченко легко подняли его на стол.
Тот слабо застонал, но тут же улыбнулся и сказал:
— А ну, Миша, покажи своё искусство.
Миша положил Минайченко под голову подушку, обмотанную клеёнкой и марлей, и стал снимать бинты. Минайченко не морщился. Миша снял бинты и они с девушкой-медичкой склонились над его головой.
— Любочка, видишь?
— Вижу, — прошептала она и побледнела.
— Ну а теперь за дело, — сказал Миша, и взял что-то из любимых рук.
Они что-то делали с головой Минайченко, а Чижик старалась не смотреть.
Миша всё время спрашивал что-то у Минайченко, и тот отвечал ему, голос у него был спокойный, ровный.
— Когда начался камнепад? — спрашивал Миша.
— Часов в пять вечера, — отвечал Минанайченко.
— Вы брали с собой шоколад? — спрашивал Миша.
— Нет, мы вместо шоколада брали компот, — отвечал Минайченко.
— Хорошая была погода? — спрашивал Миша.
— Слегка облачно.
— Какое сегодня число?
— Сейчас скажу, как будто, восемнадцатое.
Миша кивнул и бросил в ведро что-то кроваво-белое.
У Чижика затекли ноги. Она подавала то спирт, то марлевые шарики, которые брала из банки пинцетом, то ещё какие-то штучки. Пахло спиртом. Миша всё говорил с Минайченко. Голос у того то слабел, то делался снова сильным и глубоким. Теперь Миша с Любой возились у его бедра.
— А ну-ка, друг попробуй согнуть ногу в колене.
Лицо у Минайченко напряглось и стало бледнеть.
— Ну, что же ты?
— Не могу, Мишка.
— Что – о – о! Не можешь!
Голос его стал чужим.
— Дай мне правую руку.
Минайченко дёрнулся и устало закрыл глаза:
— Похоже, Мишка, парализована правая сторона.
Лицо Миши из бледного стало серым, мёртвым. Чижик опустила руки.
Дикая, немыслимая, горячая боль сжала виски. Стало больно дышать, смотреть, стоять.
— Ну-ну, Мишка. Перестань, ты сделал всё, что мог. Уж я-то знаю.
Чижик открыла глаза. Всё было на месте.
— Ну что же, начнём всё сначала. Любочка, снимайте бинты.
Люба проворно стала наворачивать бинт.
Миша стоял, держа на весу руки. Чижик медленно переводила взгляд с его забрызганных кровью рук, по белому халату, по белой повязке, и вдруг будто впервые увидела его. Какие прекрасные глаза. И совсем не бесцветные, а удивительно глубокие, очень уставшие и до чего же красивые глаза смотрят поверх медицинской повязки.
Чижик чувствовала, что теряет ощущение реальности. Так бывало с ней в детстве, когда она с подругами в парке каталась на воздушных лодках, и весь мир переворачивался вверх ногами.
— Можно мне уйти?
Чижик знала, что не выдержит. Миша на миг задержался на ней взглядом.
— Иди.
Она вышла из палатки.
— Кто-нибудь, пойдите вместо меня.
Шумела река внизу, искрились горы, мелькали огоньки папирос. Никто не уходил от палатки.
Чижик лежала ничком на холодной траве и презирала себя.
Парализовало! Значит повреждён какой-то нервный центр. Значит… На миг всё утратило своё значение. Лечь. Лечь, наконец. В конце–концов он сам болен, он смертельно устал. Вот он сейчас пойдёт и ляжет, и уснёт. И всё.
— Ну-ну, Мишка, перестань, ты сделал всё, что мог.
Уж я–то знаю! Что он знает?! Он знает, что секунду назад Миша хотел бросить всё и уйти? И лечь, и уснуть? Но может всё дело в том, что остался какой-то осколок, а он не заметил, и осколок давит на этот центр: и, если его убрать… «Ну что ж, начнём всё сначала, Любочка, снимайте бинты…» Боже мой! Начать всё сначала!
Да, ему легко начать всё сначала! Пусть он болен, пусть смертельно устал, но разве его будет сначала терзать эта немыслимая, адская боль. Как он терпит всё это, этот парень. Без звука. Что он думает в это время? Что это? Пренебрежение к боли, геройство или просто шок? В шоке не чувствуют ничего, и много говорят. Он не много говорит. Он просто терпит. Терпит всё. Но шок может наступить и сейчас, здесь, на столе. Он должен говорить, чтобы Миша знал, что он в сознании.
— А ну-ка, Сашка, расскажи что-нибудь! Любочка, больше света.
Утро пришло обычное, розовое, холодное. Все спали. Подъёма не было. А Чижик так и не спала. Этой же ночью всех пострадавших снесли вниз, к чайхане, т. е. К дороге, где уже могут ходить машины. Там ждала их скорая помощь. Всех увезли в больницу, в город. Их осматривали лучшие врачи. Они сказали:
— Ваш Минайченко будет здоров, потому что у вас замечательный врач.
А Чижик знала, что Миша не только замечательный врач, и не только хороший друг, Чижик знала, что он к тому же замечательно красивый человек.
